Стальные рельсы на Туре

В 1885 году в Тюмень пришла железная дорога, связавшая Европейский (Волжский) и Западно-Сибирский (Обский) водные бассейны. Открылся пока ещё не прямой (с перевалочной базой в Перми), но более широкий доступ сибирского сырья и товаров в центральные районы России и на крупнейшую Нижегородскую ярмарку.

Екатеринбурго-Тюменская дорога с линией от здания вокзала до пристани на Туре общей протяжённостью в 309 ^_4/5 вёрст была проложена в очень короткие по тем временам сроки — за 32 месяца с мая 1883 по декабрь 1885 года. Затраты на неё оказались значительно ниже сметной стоимости (41 000 против 55 000 рублей за версту).

Не обошлось, правда, без курьёза, упомянутого злопыхателем в томской «Сибирской газете»:^[191] «…27 октября в Тюмень приполз первый поезд. Явилась вся наша интеллигенция с приготовленными, по случаю, подношениями. Но паровоз, не доходя саженей 50 до вокзала, заковылял, сошёл с рельсов и остановился. И депутация пошла „с венками“ навстречу жалкому поезду…»

Тем не менее, техническое освидетельствование всех возведённых сооружений комиссией министерства проходило в период с 26 ноября по 3 декабря 1885 года, движение поездов на участке Екатеринбург — Камышлов открылось с 6-го, а на всём пути — с 27 декабря.

Торжественное освящение первой сибирской железнодорожной магистрали епископом Екатеринбургским и Ирбитским Нафанаилом состоялось на станции «Камышлов» в канун 300-летия Тюмени — 28 июля 1886 года в присутствии Пермского и Тобольского губернаторов и самого главы ведомства — министра-адмирала К. Н. Посьета.

На следующий день после юбилейного богослужения в Благовещенском соборе, крестного хода и молебствия с водосвятием на Александровской площади тюменский городской голова П. И. Матягин дал завтрак в честь именитых гостей, на котором городская дума преподнесла министру звание Почётного гражданина города Тюмени.

Штатному инженеру IX класса Александру Филимоновичу, отвечавшему за строительство 3-го (тюменского) участка протяжённостью в 105 вёрст, первая в его жизни стройка принесла 9-й классный чин титулярного советника и, соответственно, право на личное дворянство!^[192]

Но об этом его жена узнает уже в Петербурге. 31 августа 1885 года, не дожидаясь открытия железнодорожного сообщения на Екатеринбург, она, как показали дальнейшие события, навсегда покинула Тюмень, мужа и 7-летнего сына, которого никогда больше не увидит. Супруг, поддавшись уговорам рассудительной и настойчивой спутницы жизни, позволил убедить себя в том, что сможет успешнее продвигаться по службе в столице, чем на родине.

Заручившись его принципиальным согласием и письмами к бывшим петербургским сокурсникам, Надежда Александровна в который раз решилась изменить не только свою жизнь, но и судьбу всех членов семьи. Как это ни покажется неправдоподобным, в конечном итоге на жительство в Петербург переедет не только Александр Филимонович, но и его брат Фёдор. А пока в дороге до самой столицы её сопровождал 24-летний практикант железнодорожного строительства, будущий гражданский инженер и «близкий друг» — Михаил Фёдорович Гейслер^[193].

Впечатлений о трёхлетней жизни в «глухих местах» в душе Н. А. Байковой накопилось столько, что даже через 10 лет их хватило на книгу очерков, достойных столичного журнала «Русское богатство»^[194]. Среди колоритных сочных картин быта и характеров персонажей мы найдём и членов семьи Колмогоровых (Крутороговых), описанных автором с несомненным мастерством, но лишённых исторической достоверности. Что ж, любой творец имеет право на известную долю фантазии и даже осознанного искажения действительности в угоду своему видению и пониманию происходящего.

По стопам родителя

В мае 1885 года братья Колмогоровы, следуя по стопам отца, включились в общественную жизнь — все трое избираются городским обществом (по баллотировке) членами исполнительной комиссии для предстоящей однодневной переписи. Зареку распределили между собой Григорий и Фёдор, Царёво и Большое Городища с площадью до железнодорожной линии достались Александру.

В июле трое Колмогоровых — Филимон Степанович, кандидат Университета Григорий Филимонович и действительный студент Фёдор Филимонович — избираются в гласные городской думы. В декабре тюменское общество доверит Григорию Колмогорову и директорство в Городском Общественном банке. В этой должности он будет находиться в течение 6 лет (по 1891 год). К 1886 году относится и начало его деятельности на посту одного из добровольных (по избранию) директоров тюменского отделения Попечительного о тюрьмах комитета, в котором он сменит отца и прослужит до самой своей смерти, удостоившись в октябре 1895 года Высочайшей награды — ордена Св. Станислава 3-ей степени.

В 1886 году пришла очередь вести под венец невесту и 31 — летнему Фёдору Филимоновичу. Вероятно, он действительно влюбился (и это делает ему честь), так как его выбор пал на 18-летнюю дочь несостоятельного должника, периодически находившегося под заключением в тюменской тюрьме и покинувшего город ещё в 1877 году.

Оставленная родителями, дедушкой и бабушкой Г. И. и Е. Э. Гуллет — известными тюменскими заводчиками, о которых мы уже упоминали выше, — девушка фактически проживала на иждивении своего дяди Р. Г. Гуллета, совладельца фирмы «Пирсон и Гуллет».

Отец Елизаветы Константиновны — Константин Васильевич Лонгинов, будучи в 1860-х годах техническим директором завода Гуллета, женился на дочери своего благодетеля Марии Гекторовне, и какое-то время успех сопутствовал ему. В 1869–73 годах он — во главе предприятия умершего к тому времени тестя и городской голова (1872–73 гг.). Но с закрытием завода судьба его резко меняется к худшему.

Венчание купеческого сына — действительного студента и потомственного почётного гражданина Фёдора — с дочерью опального чиновника девицей Елизаветой состоялось 31 августа всё в той же Вознесенской церкви. Среди поручителей «по женихе», как ни странно, крестьянин владимирской губернии села Ряполова Н. А. Буреев и тюменский мещанин А. Ф. Иконников. «По невесте» — пермский мещанин А. Э. Махаров и сын чиновника Г. И. Виноградов^[195]. И, заметим, никого из большой родни Колмогоровых-Барашковых!

Бог не даст молодой семье наследников. И много позже, после смерти жены, одинокий 60-летний коллежский асессор Ф. Ф. Колмогоров удочерит в 1915 году в Петрограде некую Тамару и будет ходатайствовать перед Сенатом о предоставлении ей прав потомственной почётной гражданки.^[196]

Таким образом, продолжателями рода, но не дела, кожевенника Филимона по мужской линии станут внуки — Григорий Александрович и Владимир Григорьевич Колмогоровы. Первого из них судьба забросит в Семипалатинск — Пермь и, наконец, в 1911 году в Сочи; второго — в 1910 году в Москву.

Неожиданное решение

1886 год принёс А. Ф. Колмогорову и новое назначение, и жестокое разочарование в прочности его брачных уз. Телеграмма жене в С.-Петербург в начале октября 1885 года о решении принять новую должность и остаться на прежнем месте работы ещё на полтора года, казалось, ничем не угрожала его семейной жизни. Об этом свидетельствует и письмо Надежды Александровны к 15-летнему сыну Борису в Москву от 10 октября 1885 года:

 

…Дела задерживают меня в Петербурге. Хлопоты о переводе сюда из Тюмени Александра Филимоновича оказались лишними. Получила телеграмму. Ему предложили хорошие условия на железной дороге.

Я переговорю с твоим отцом, чтобы на лето он отпустил тебя ко мне в Тюмень. Чукмалдин выделит тебе деньги на проезд и даст не только подробные инструкции как ехать, но даже найдёт тебе и попутчиков. Потому что многие из Москвы ездят в Екатеринбург на каникулы. Я тебя встречу, и мы проведём прекрасно всё каникулярное время. К твоим услугам будут: собственная верховая лошадь с шарабаном без кучера, чтобы править самому, лодка и огромный наш загородный сад. Словом всё, что мальчику твоих лет может доставить радость.

Я приготовлю отличную комнату, которую уберу цветами и разделю на спальню и кабинет для занятий. Всё это вполне исполнимо. А к Чукмалдину мы съездим с тобой вместе и переговорим. Это даст тебе силы заниматься и не скучать, а ждать лета. Портрет заказан дорого, но что же делать. Сходи к Чукмалдину, возьми у него деньги, снеси к нему портрет с квитанцией и проси не отсылать до меня. Твой друг и твоя мама.^[197]

 

Правда, Надежда Александровна, затянув с отъездом, опоздала на последние пароходные рейсы по Волге и Каме (до Перми), и теперь в её распоряжении оставался только зимний тракт в 1329 вёрст от Н.-Новгорода на Казань и далее на Екатеринбург. Из письма Борису от 12 ноября 1885 года: «…Я просрочила пароход, так что придётся добираться теперь санями, и компаньонами моими будет пара мопсов, которых, как редкость, везу в Тюмень…»^[198]

Но в конце декабря жена Александра Филимоновича приняла решение, имевшее катастрофические для её третьего замужества последствия. И под предлогом продолжения образования дочери, не окончившей к тому времени тюменскую прогимназию, первым делом затребовала её к себе. 16 января Мария была в С.-Петербурге.

Из письма Мани к брату Борису в Москву от 17 января 1886 года:

 

…Мама встретила меня на вокзале. Приезжаю домой и встречаю у нас… Гейслера!? Он живёт здесь же…^[199]

…Михаил Фёдорович очень ко мне добр, и я его полюбила. Стараюсь ему помогать. Когда мама в шутку начинает его бранить, я, понятно, заступаюсь. За это она прозвала меня адвокатом. Когда мы переедем на другую квартиру, то отдадим одну комнату ему. В разговорах с мамой и Элизой (экономкой) я зову его Мишенька. Поседел ли папа за эти 5 лет, что я его не видела?..^[200]

…Наш адрес — Обуховский проспект, дом 10, квартира 20. Она у нас из 4-х комнат. Моя и Мишеньки — соединены дверью. Он завесил её ковром от себя и закрыл. Сейчас мама ушла с ним гулять.

Александр Филимонович прислал сегодня 100 рублей в пакете и ни строчки ни о себе, ни о Грише. Когда ехали с почты, мама была так взволнована его небрежностью, что у неё заболела грудь (думала о нас, об А. Ф., о Грише). Если даже А. Ф. и захочет с ней жить, то она всё-таки не поедет с ним никуда, а поселится с нами в Москве, а потом в Питере. Мы бы и до весны к тебе приехали, но очень Мишеньку жаль. Изнежили, избаловали его. А тут опять одному жить…^[201]

 

В это время инженер А. Колмогоров находился в командировке на строительстве Псково-Рижской дороги в качестве начальника дистанции 2-го разряда. 10 мая 1886 года, вернувшись в Тюмень, он принял должность начальника 8-го (тюменского) участка службы пути дороги, которую сам и строил.

Дальнейшие поступки его жены в столице и Москве лишь подтвердили житейскую мудрость: «Случившееся с вами однажды может никогда не повториться, но произошедшее дважды непременно коснётся вас и в третий раз!»

Одиссея Дмитрия Адамовича

В первых числах марта 1886 года в уездном Подольске у отца объявился живым и невредимым старший сын Дмитрий. Чтобы добраться до Москвы из порта Гринок на западном побережье Шотландии, загорелому и возмужавшему юнге пришлось проехать поездом через Англию — Францию — Бельгию — Германию и Польшу.

Летняя (1883 года) морская практика Дмитрия прошла на парусных судах и пароходах черноморского торгового флота «Астрахань», «Вера», «Святой Николай» и «Императрица Мария» за 10–12 рублей в месяц и «стол». Несмотря на физическую усталость, юноша был счастлив и горд собственной свободой.

Блестяще закончив в конце марта 1884 года 3-й класс мореходки, Д. Адамович, тем не менее, не был допущен к выпускным экзаменам на штурмана по малолетству. Но для беспрепятственного прохождения практических плаваний ему выдали свидетельство, напечатанное на плотной бумаге на русском, английском и итальянском языках. Заверенное в таможне и градоначальстве, оно заменило несовершеннолетнему выпускнику загранпаспорт сроком по 1 апреля 1887 года. Воспользовавшись предоставленной возможностью, 16-летний юнец тут же нанялся учеником без содержания на только что построенный греческий пароход «Николаос Вальяно», уходивший из Керчи в Германию с грузом в 612 000 пудов пшеницы.

Так началась его двухгодичная одиссея, в течение которой будущий штурман и капитан дальнего плавания обогнул Европу, увидел Вест- и Ост-Индию, Американский и Австралийский континенты и даже просидел 6 суток в сиднейской тюрьме за участие в бунте команды против капитана судна. Океанские просторы поразили его своим величием, мощью и красотой штормов, навсегда сделав певцом водной стихии и художником. Крылатая фраза, брошенная ему невзначай морским бродягой-отшельником моря — Жизнь, юнга, должна быть вызовом, иначе из неё испаряется соль! — сразила восторженную юную душу отчаянной дерзостью романтика-флибустьера.

Позже, в 1911 году, в Мариуполе, он издаст единственный сборник своих стихов «На суше и в море» с пронзительными строками об океане как языческом божестве. И какие он нашёл краски!

 

Последний 40-суточный переход на паруснике «Армида» из Лиссабона в Гринок был, пожалуй, самым долгим испытанием для матроса 1-го класса перед свиданием с родными.

Первый сюрприз ожидал его в квартире отца, занимавшего часть 2-го этажа нового кирпичного дома, выходившего фасадом на базарную площадь городка. Почти с порога Виктор Михайлович представил опешившему сыну свою… 19-летнюю венчанную жену Лизочку Вейнберг^[202] — товарища детских игр Мити в большом саду, прилегавшем к их дому на Солянке в Москве.

 

…Мачеха старалась казаться солидной и томной дамой. Однако, в её карих глазах, опушенных длинными чёрными ресницами, часто сверкали весёлые искорки былой шаловливой резвости. И чувствуя это, Елизавета Семёновна прищуривала веки, не давая вырваться наружу искренности былых отношений…^[203]

 

Отец, даже несмотря на молодую жену, по-прежнему играл каждый вечер в карты в клубе общественного собрания, за исключением двух вечеров, пока Митя с увлечением рассказывал о своих странствиях. На третий день, явившись не в духе и заметив с каким интересом молодые люди беседовали друг с другом, 45-летний подполковник решил не испытывать судьбу и предложил сыну отправляться в С.-Петербург к матери и сестре, не видевших его с лета 1882 года.

Их встреча состоялась 11 марта в квартире Надежды Александровны и Гейслера на Обуховском проспекте. Если мать не могла без слёз смотреть на сына и целовала мозоли на его матросских руках, то реакция 14-летней сестры к конкуренту на родительское внимание была иной.

Из письма брату Борису в Москву от 12 марта 1886 года:

 

…Вчера приехал Митя. Я с ним так недружелюбна, что меня начинают побранивать. Сердце к нему не лежит. Сего приездом у нас возросли расходы и мама взяла переводы у Шмицдорфа, за которые будет получать рублей 75. С деньгами Александра Филимоновича у нас будет верных 175 в месяц. Я болею, лежу. Мишенька сдал экзамен на гражданского инженера, получил лицензию и теперь откроет своё дело. Тебе кланяется…^[204]

 

В понедельник Дмитрий был уже в Петербургских мореходных классах на Васильевском Острове. Предъявленное начальнику свидетельство, испещрённое подписями и печатями русских консулов в портах полутора десятков стран мира, и знание языков (английский хорошо, французский и немецкий порядочно, итальянский немного) произвели должное впечатление. Легко уладив формальности с переводом документов из Керчи, молодой матрос уже со следующего дня начал посещение уроков и подготовку к выпускным экзаменам вместе с петербуржцами.

Навигацию, астрономию и сферическую тригонометрию здесь преподавал знаменитый «Норд-ост» — подполковник корпуса флотских штурманов Гончаров, управление судами и английский язык вёл известный своими научными трудами каперанг Вахтин, морскую практику — каперанг Сарычев, а пароходную механику — инженер-механик флота Бессонов. У таких корифеев было чему поучиться, и курсанты слушали их на одном дыхании, впитывая, как губка, теорию и практику любимого дела…

А в это время Надежду Александровну одолевали совсем другие заботы. Внушённая ей присяжными поверенными Шишко, Корайским и Штукенбергом мысль foul play^[205] о лёгкости признания судопроизводством старшего сына Дмитрия единственным наследником миллионного состояния умершего в

1882 году Афанасия Лухманова^[206] породила в душе фантазии, застившие разум. Уверенность «искусителей» подогревалась их готовностью нести все судебные издержки и получить свои сребреники по выигрыше процесса.

Дело оставалось за малым: убедить несовершеннолетнего сына^[207] отказаться от родного отца; согласиться на предложенного ему опекуна-адвоката; подать иск… на собственную мать, уже однажды признавшую его незаконнорожденным, и пойти на всё это ради будущего благосостояния семьи!!!

Из письма Надежды Александровны к сыну Борису:

 

…Я взяла на себя устроить Ваше будущее и с Божьей милостью сделаю это. Хлопочу по нашему делу, только о нём и думаю. Молись за себя и за нас, надейся и верь в мать. Много хорошего и светлого мы переживём. Верь, что будущее ещё наше…^[208]

 

Ей удалось уговорить старшего сына, но не удалось умолить Всевышнего помочь в неправом деле…

Вольный штурман

В первых числах апреля Дмитрий Адамович в 19 неполных лет держал в руках долгожданное свидетельство вольного штурмана каботажного плавания.^[209] После двухмесячного скитания по пароходным конторам ему удалось получить приглашение на должность 2-го помощника командира в пароходство А. А. Зевеке на Волге.

Желая сделать сыну приятное, Надежда Александровна записала и отнесла в журнал «Русское судоходство» один из самых эмоциональных Митиных рассказов «Спасение экипажа» из его недавних странствий. Но первая публикация за подписью недавнего матроса, увидевшая свет в 7–8 номерах за 1886 год, вовсе не обрадовала будущего писателя-мариниста. Напротив, в своём письме редактору щепетильный автор указал на многие выражения «обличающие сухопутное перо и компрометирующие его как моряка».

Из письма к матери из Лодейного Поля от 23 июля 1886 года:

 

…После стольких лет тяжёлой физической и нравственной работы счастье, кажется, начинает мне улыбаться. Вот копия письма А. Зевеке капитану большого речного парохода «Амазонка» Н. А. Дурново: «Милостивый государь! Податель сего моряк Адамович желает познакомиться с Волжским делом, чтобы потом иметь здесь занятие. Посему прошу Вас взять его на 1–2 рейса в виде опыта и поручить ему обязанности 2-го помощника капитана».

Сегодня утром я ездил с Зевеке-отцом на шлюпке смотреть стоящий в доке пароход «Великая Княгиня Мария». Вот его слова: «Вы сделаете на нём один-два рейса в Казань и назад, и если свыкнетесь, то я назначу Вас помощником капитана на маленький пароход». В этом случае я буду получать 30 рублей жалованья чистыми и 20 столовых, что считаю весьма выгодным…^[210]

 

Из письма Дмитрия к брату Борису от 30 августа 1886 года:

 

…Ты знаешь, как много я видел в жизни горя, и можешь понять, как мало я верю людям. Как я страдаю, не получая ответов на мои письма к маме. Отцу я лишний. Неужели же и мать отвернётся от меня. Ради Бога сообщи маме…^[211]

 

Из писем Марии Адамович к брату Борису от 8 и 10 ноября 1886 года:

 

…Я была больна, потом мама. Отпустили Марию и решили кухарки больше не брать, стряпает Лиза. Я же убираю, слежу за платьями, утром занимаюсь французским, а вечером готовлю уроки.

Адрес Мити: село Чёрный Затон, Новоспасской волости, Хвалынского уезда, Саратовской губернии. К нему послали судебные бумаги. Как только он их подпишет и перешлёт Шишко в Москву — сейчас же начнут наше дело.

У нас 25 птиц. Часть в клетке. Сколько радости доставляют они своим щебетаньем, отгоняя дурные мысли. Одна садится на руку и даже берёт изо рта. Покупаем, но и умирают. Мама просыпается и говорит с ними, а иногда целый час сидит и смотрит на ель за окном с птицами в ней. Появилась у нас ещё одна собака, сама ходит гулять. Завтра именины Михаила Фёдоровича, и мы с Лизой готовим яблочный крем. Все тебе кланяются…^[212]

Последнее свидание

В начале марта 1887 года А. Ф. Колмогоров, испросив свой первый отпуск, выехал в столицу. Он нашёл жену с падчерицей в одной квартире с «близким другом» его супруги — тем самым М. Ф. Гейслером.

Из письма матери к Борису от 24 марта 1887 года:

 

…Александр Филимонович приехал в С.-Петербург и будет очень рад тебя видеть. Остановился в меблированных комнатах. Мы каждый день видимся, но не живём вместе…^[213]

 

Как всегда в отношениях с мужчинами, Н. А. Байкова сделала свой выбор самостоятельно. Правда, на этот раз разрыв брачных отношений имел не совсем чувственную подоплёку. Но кто посмеет бросить камень в многодетную мать за стремление, как ей казалось, протянуть руку и воспользоваться всеми благами громадного наследства.

Жить в Москве или в столице собственным домом с прислугой и экипажем, наконец-то собрать воедино всех своих детей, счастье которых ей искренне хотелось устроить. У кого голова не пойдёт кругом от открывающихся перспектив подобного развития событий? И как-то совсем не хотелось верить в стоглавого змия, стерегущего двери каждого сокровища…

Внешне свидания супругов носили вполне дружеский характер. Но оба отчётливо осознавали, что быть вместе им уже не суждено. Александру Филимоновичу пришлось признать бессилие своих доводов перед материнскими инстинктами женщины, затмившими не только их совместную 9-летнюю жизнь, но даже и интимные чувства к нему как к мужу.

Вероятно, в какой-то мере осознавая это, Надежда Александровна на удивление быстро согласилась с желанием супруга оставить их сына у себя. Тем более, что рождённый до брака Гриша юридически до сих пор не имел отцовства. И только выслуженный недавно А. Ф. Колмогоровым 9-й классный чин и право на личное дворянство позволяли ему разрешить щекотливую ситуацию в Сенате.

Удивительно, но отношения Надежды Александровны с самым младшим из своих детей никак не отражены в сохранившейся обширной семейной переписке. Мы не располагаем ни одним письменным свидетельством их общения в течение жизни. Тем ценнее откровение матери старшему сыну Дмитрию о его младшем брате: «… Гриша весь в отца. Он его обожает. Очень на него похож лицом и в 20 лет будет его копией. В нём нет ничего моего. Он принёс бы мне одно горе впоследствии. А там ему будет и сытнее, и теплее, и лучше. Да мне бы его просто и не отдали…»^[214]

Уже 17 апреля С.-Петербургское губернское правление рассмотрело прошение «Об усыновлении титулярному советнику Александру Колмогорову сына его жены Надежды Александровны — Григория, означенного в метрическом свидетельстве Московской Духовной консистории от 20 ноября 1884 года за № 317». Отметив принадлежность просителя к числу личных дворян и соблюдение в данном случае правила, установленного примечанием к статье 145, части 1, тома X Свода Законов «по продолжении 1879 года», правление переслало свой рапорт (за № 603) в Правительствующий Сенат. Заслушав дело, высший законодательный орган империи своим указом^[215] утвердил усыновление вышеозначенного Григория^[216].

Формально оставаясь в браке, супруги расстались, чтобы никогда больше не свидеться в этой жизни. А. Ф. Колмогоров оставил за собой обязательство материально поддерживать оставившую его жену, что он и будет делать до самой её смерти. Возможно, что и в историю русской литературы Надежда Александровна вошла бы под фамилией Колмогорова, если бы не всесущее око Святейшего Синода…

«Кавказ и Меркурий»

Разочаровавшись в прелестях речного судоходства с его «колёсными» пароходами, близостью берегов с камышами, перекатами и особой, не инструментальной, а лоцманской проводкой судов в меняющемся фарватере, Дмитрий затосковал по морской практике. Случайная встреча в астраханском порту с бывшим товарищем по Петербургской мореходке помогла ему перейти в каспийский отдел пароходного общества «Кавказ и Меркурий» и на 9 долгих лет связать свою судьбу с Каспием. Знание английского языка и океанская практика помогли быстро получить место 2-го помощника капитана на паровой шхуне «Великий Князь Михаил», а затем и на самом крупном наливном винтовом транспорте «Александр Жандр».

Брату Борису от 12 октября 1887 года: «…Месяц не имею от мамы писем. Где она? Что знаешь про неё и Маню? Как папа? Помнит ли он сына, которого когда-то любил? Буду считать дни, часы, минуты пока не получу ответа…»^[217]

С окончанием навигации 1887 года Дмитрий вновь возвращается в С.-Петербург для продолжения морского образования.

Помощники Филимона

А в Тюмени жизнь шла своим чередом. Трое братьев в полную силу включились в отцовское дело. На территории завода строился ряд зданий, открылась ещё одна мастерская. Были заменены деревянные трубы водопровода, появилась своя котельная с паровыми камерами. Новые технологии пришли в процессы дубления и выделки кож. Соответственно росли и доходы семьи. Стареющий Филимон, всё больше и больше доверяя сыну Григорию дела производства, решил в очередной раз удивить заречное купечество, на этот раз — строительством громадного кирпичного особняка дворцового стиля (без торговых помещений), достойного Колмогоровых.

Ему удалось выкупить лучший земельный участок в этой части города — по Мостовой улице вблизи Заречного моста. Снеся старый 2-этажный деревянный дом прежнего владельца, Филимон Степанович призвал архитектора и имел намерение уже к зиме 1888 года возвести подвальную часть дома. Вся инженерная часть проекта и надзор за ходом работ возлагались на младшего сына.

Одновременно на семейном совете было решено произвести и берегоукрепительные работы на задворках усадьбы по улице Царской. Ежегодные обрушения здесь грунта (на откосе правого берега Туры) всё больше и больше угрожали падением береговых построек. Прошение в городскую думу от сентября месяца, рассмотренное на месте членом управы Голецким и исполняющим обязанности архитектора Ю. Дютелем, было удовлетворено и 2-го октября 1887 года разрешение было получено.

Лето этого года пополнило копилку семьи Колмогоровых очередным общественным признанием. На Сибирско-Уральской научно-промышленной выставке в Екатеринбурге Тобольская губерния по числу экспонентов (645 из 3576) оказалась самой представительной от Сибири, однако из 822-х выставочных медалей по 11 отделам представленных произведений ей достались лишь 49, в том числе всего 3 золотых.

От тюменских кожевенных дел мастеров бронзовых наград Министерства Финансов по отделу V удостоились купцы: Ф. С. Колмогоров — за удовлетворительную выделку дублёных и юфтовых кож; П. М. Некрасов — за удовлетворительную выделку разных кож и шитьё рукавиц^[218].

Кадет Борис Адамович

Между тем, кадету 7-го выпускного класса 3-го Московского кадетского корпуса Борису Викторовичу Адамовичу исполнилось 17 лет. Годы учёбы он прожил в квартире хороших знакомых отца — Тайц — в доме Воздвиженской на М. Грузинской. Из худенького и робкого мальчика он превратился в стройного, худощавого юношу с печальными, как и у сестры, серыми глазами, совсем не вязавшимися с выбранной им карьерой военного. Он очень хорошо учился и, несмотря на неважное здоровье, постепенно выбился в лучшие ученики.

Рано вырванный из семьи он, как и брат Дмитрий, оказался предоставленным самому себе, что наложило глубокий отпечаток не только на всю его жизнь, но и на судьбу. Редкие поездки по великим праздникам к матери в С.-Петербург и летом в скромное имение отца в Полтавской губернии не восполняли в нём ту нехватку любви и ласки, в которой так нуждалась его юная душа. Он вырос педантичным и сдержанно-сухим аскетом со скрытым характером, умеющим не проявлять свои эмоции даже с родными. Близкие отношения у него сложились лишь с сестрой Маней и молодой женой отца Елизаветой Семёновной Вейнберг, ставшей ему больше, чем другом…

В дальнейшем Борис Викторович так никогда и не женился, истово отдавшись службе, историческим изысканиям, литературному творчеству и воспитанию юнкеров и кадетов, души которых он так остро чувствовал и понимал. Это позволило ему подняться до самых вершин военной педагогики и создать одно из образцовых военных училищ в императорской армии и самый известный в Русском зарубежье кадетский корпус.

Дмитрий в одном из писем к брату однажды интуитивно заметил:

Пройдёт время и он узнает, что Его Императорское Высочество великий князь и генерал-инспектор ГУВУЗ Военного министерства Константин Константинович Романов лично приедет в 1913 году в Виленское военное училище с поздравлением к его брату, только что произведённому в генерал-майоры по гвардейской пехоте!

А в 1920 году Его Высочество принц-регент Королевства Сербов, Хорватов и Словенцев Александр Карагеоргиевич собственноручно вручит в Сараево генерал-лейтенанту и директору Русского кадетского корпуса Б. В. Адамовичу знаки ордена Белого Орла!

Но вернёмся к семейной переписке. Борису от Мани из Воронежской губернии от 18 февраля 1887 года:

 

… Получила письмо от мамы и Гейслера. Митя добрый, и мама скрывает от него нужду. А он тратит много на её взгляд. Ты уж не проси её взять меня отсюда на Пасху. Я тоже не пишу, что мне скучно у тёти. Я вас каждую ночь вижу во сне и большую часть дня бываю с вами. Тётя тебе кланяется…

 

Из письма Мани к матери:

 

…Сегодня ухожу в деревню на целую неделю. Буду говеть и жить у Степаниды — бывшей тётиной служанки, а после причастия пойду пешком за 9 вёрст к Св. Митрофанию. Бедная мамочка, тяжело тебе с нами, когда на меня истратила 100, да на Митю 75 рублей, а ни один из нас не может тебе ничем помочь. Как Мите не стыдно, получая в 20 лет 50 рублей жалованья! Возьми к себе Борю, если только возможно. Ведь это единственные светлые дни у него во весь год, когда он с тобой. Возьми его, и я буду радоваться за вас и мысленно встречу Пасху с вами. Бог даст, поживём ещё счастливо. Каждый самый весёлый час здесь я бы променяла на самую грустную минуту с тобой…^[219]

 

Борису от матери, 17 апреля 1887 года:

 

…Возвращаясь из Москвы, встретила в вагоне ревизора С. И. Вейнберга. Сказала, что зла против его дочери не имею, напротив, слышала от тебя о ней только хорошее. Изложила свою просьбу к Виктору Михайловичу о твоём содержании. Обещал переговорить с ним, как только будет в Смоленске.

Мишенька без меня заготовил дров, не сказав ни слова об этом.

Приписка: Прошу верить, что я искренне привязан ко всей Вашей семье и не менее люблю Вас. Постараюсь сколько могу беречь и охранять Вашу маму от всяких горестей. Ваш М. Гейслер^[220].

 

Борису от матери из Стрельны, 13 мая 1887 года:

 

…Дело Мити идёт. Езжу в консисторию. Михаил Фёдорович снял хорошую дачу и мы туда переехали. Стрельницкий парк, море. Пиши: Петергофское шоссе, Сергиевская слобода, дача № 22 Морозова. Архитектору М. Ф. Гейслеру…

 

Борису от Мани из Стрельны, 5 сентября 1887 года:

 

…Поссорилась с мамой. Она решила отдать меня в чужой дом. Якобы из-за меня и постоянных грубостей она состарится, а хочет быть доброй и честной женщиной. Упрекала меня тем, что я больна. Хоть ты не отворачивайся от меня и люби, голубчик. Я гадкая и злая и сама это знаю. Но каково мне с сознанием, что ты лишняя, что тобой тяготятся. Когда прислуга в глаза говорит: «Смотрите, они вас выживут, им вдвоём-то ловчее…» Поневоле станешь и грубой, и злой. Но я маму люблю и потом раскаиваюсь в своих грубостях. Теперь же просить прощения не стану. Пускай живут и будут счастливы. Прости меня, дорогой, хороший, хотя бы за то, что я тебя так горячо люблю. От слёз страшно болит голова. Мама с Гейслером в Петербурге. Если он сунется ко мне… уговаривать, то я прямо ему выскажу всё, что знаю. Маме он не передаст и ко мне больше не полезет. Не пиши мне ничего особенного, так как мама читает твои письма…^[221]

 

Борису от матери, 4 октября 1887 года:

 

…Читая твоё письмо, чувствую слёзы счастья, а закончив, невольно крещусь и благодарю Бога. Мои отношения с Вами составляют то глубокое истинное счастье, которое ничто и никто не отнимет у меня. Я горжусь тобой и твоим братом и как мать сознаю, что счастлива более, чем заслуживаю…

 

Борису от Мани, 6 октября 1887 года:

 

… Вечером, когда Гейслер начал возиться, я еле выдержала, чтобы не расплакаться. Птицы все здоровы. Появился и новый мопсик, а скоро у мамы будет и аквариум, который делает Гейслер…

 

Борису от матери, 15 ноября 1887 года:

 

…Как можно быть таким малодушным? Ведь мы все исполняем свои обязанности, и нам, а мне в особенности, и не весело, и нелегко живётся, но до отчаяния я не дохожу. Погрузись в себя и ты найдёшь много возвышенного и такого, что поведёт тебя на трепетное и восторженное поклонение Богу. Жизнь прекрасна, и даже самое горе возвышает человека. В борьбе даёт ему узнать свои силы…

Мечтать о моём приезде в Москву с Митей и Маней, право, даже смешно. На Рождество ты всех нас увидишь здесь. 15-го ноября первое заседание суда по нашему делу. На днях мы меняем квартиру, чтобы для Мити была отдельная комната. Я купила ему пальто за 50 рублей и новую форму. 19-го бал у Вильде. Маня впервые «выезжает». Я сниму её портрет и вышлю тебе…^[222]

Митина любовь

С конца октября 1887 по середину апреля 1888 года Митя пребывал у матери в Петербурге.

Борису от Мани, 23 ноября 1887 года:

 

…Ждём тебя к Рождеству. Я, как и ты, выучилась танцам к балу у Вильде. Мама сделала для меня всё, что было нужно.

Митя почти не бывает дома, разрываясь между мореходкой и чуть ли не каждый день танцами. Веселится порядочно. Мама сегодня уехала к Победоносцеву, надеясь получить бумагу, что её брак с Колмогоровым останется навсегда в полной силе. Мишенька скис и теперь спит у неё на кровати. Птицы и мопсы здоровы, ждут тебя повозиться. Гейслер едет к своей матери, но к Новому году вернётся. Так что встретим мы год весело. Хозяин квартиры зовёт Митю капитаном, и тот даже спит в его комнате…^[223]

 

Борису от матери, 27 января 1887 года:

 

…Митя увлёкся барышней — дочерью помещика 18-ти лет, красивая, играет на рояле и поёт. Желает срочно выйти замуж. Содержит табачную лавку и вечером торгует папиросами в театре. Гуляет по Невскому и водит к себе «гостей». Известна всей Коломенской своим скандальным поведением. Митя же прослыл по улице — «моряк из каспийских гуляк». О его похождениях рассказывают все кухарки и дворники.

Михаил Фёдорович призвал Дмитрия и посоветовал всё рассказать. Вероятно исключение из мореходных классов за непосещение лекций. И тогда я поставила ультиматум: ехать к начальнику школы, или я даю деньги и он уезжает в Баку; или он живёт на свои 30 рублей, но отдельно от меня. Митя дал клятву пересилить себя и бросить особу…^[224]

 

Решение разорвать первые в своей жизни путы любви обернулось для молодого моряка ужасными душевными страданиями. Из письма брату Борису от 3 и 15 февраля 1888 года:

 

…Со мною был переворот… Если бы я не знал всей правды и то, что с моей смертью Вы не выиграете процесса, то, наверное, покончил бы с жизнью, так зло посмеявшейся надо мной. Прощай! Голова идёт кругом…^[225]

 

Борису от Мани, 19 апреля 1888 года:

 

…Вчера Мишенька был во дворце, получил деньги за проект и вернулся «весёлый». Подарил маме серебряный кавказский браслет, дурил и шумел, пока мама не рассердилась. Тогда сел за работу, данную ему Бенуа. Митя здесь, готовится к экзаменам. Мопсы ходят по комнатам. Я пишу у Гейслера в комнате…^[226]

 

21 апреля Дмитрий Адамович сдал государственный экзамен и получил свидетельство штурмана дальнего плавания, приблизившее его ещё на шаг к заветному диплому капитана. В конце апреля он был уже в Баку.